«Мы хотели быть искренни с собой и с миром». портрет белорусского панка

Я рисую, читаю и музыку люблю с глубокого детства, на самом деле.

Ой, повлияла на меня уйма всего. Сначала это были Operation Ivy, Bad Religion, Rage Against the Machine, Pixies, Nirvana, L7, Bikini Kill и все, что делала Ханна Кэтлин (Bikini Kill, Julie Ruin, Le Tigres), та музыка, которая вертелась вокруг меня. Позже польская панк-сцена — Dezerter, Guernica y Luno, Post Regiment, Złodzieje Rowerow, Kazik/Kult (проекты Казика Сташевского). Еще позже белорусские панки — Deviation, Кальян, Hate to State.

Из книг — Урсула ле Гуин, Курт Воннегут, Милан Кундера. Из журналов — «Контркультура», «Подробности взрыва» и вообще акции тусовки «зАиБи». Ещё меня всегда впечатляли польские акционисты, например, «Оранжевая альтернатива», различные перфомансы, зины, которые как бы не были политическими, но при этом были протестными.

О политических и социальных проблемах я начала задумываться еще в школе. И это заставило меня строить жизнь по другим лекалам.

О панк-музыке я узнала лет в 16, когда впервые услышала The Clash. Но чтобы полный отвал башки — это были Opetavion Ivy. Лет двадцать мне было и долго потом из плеера я их не доставала.

В панке как музыке подкупала энергия и искренность. А анархо-панк потому, что это было что-то созидательное, вокруг этого была сформирована целая культура в противовес стайлу «no future».

Первое, что вспомнилось — в Гродно между горой к новому замку и горой к драмтеатру были заброшенные домики. Там проходили первые концерты, выставки какие-то устраивали. Это был такой сквот гродненский. В 99-м же мы выпустили зин «Рабочий гудок». Он был безыдейный, просто дурка такая, но крутой, на мой взгляд. С 2000 до 2002 пела в группе Contra la Contra. Делала зины, майки, у меня было свое дистро. В 2003 была частью команды, которая делала первый белорусский феминисткий панк-зин Wargazm. Участвовала в различных анархистских демонстрациях в Беларуси.

Много путешествовала и это дело люблю. Люблю рисовать, с детства делала что-то руками и в панк-движении тоже этим занималась.

Не помню, наверное, пригласили на репу попробовать. Им, видимо, понравилось, как я кричу — так я и осталась. Кроме меня в группу входили Женя и Дима Масали и Васил. Хорошие люди, мои друзья. Тексты в основном писал Дима.

Хотелось, чтобы весело было, чтобы происходил какой-то полезный движ. Поездили здорово: Польша, Литва, Германия, Австрия, Швеция, Дания. Самые крутые были концерты в белостокском сквоте De Centrum и Литве, а больше всего мне запомнился почему-то выезд в Бобруйск в рамках тура по Беларуси в 2001.

Группа распалась потому, что я хотела отдохнуть. Мы были молодые, дикие, но ты устаешь со временем. Распадаются группы, проекты. Ведь многие люди не могут с одним и тем же энтузиазмом делать одно и то же дело всю жизнь, это нормально.

Вполне нормально было. Тогда вопрос волновал мало, потому что нас было мало, а девушек вообще на пальцах пересчитать. Лично мне казалось, что мы все просто друганы-пацаны, и вообще кого здесь могут обидеть, как, зачем? Не знаю, волновали ли моих соратников эти вопросы и даже сейчас не знаю, насколько волнуют. Я тоже к этому не сразу пришла.

Мне кажется сексизм везде был, и есть, и будет, к сожалению. Рецептов давать не буду, они всем известны.

Впервые я взялся за гитару, когда мне было лет десять. Мы даже собрали школьную рок-группу. Это было следствием  моего желания бунтовать, ведь нас теснили в такие рамки, что мы должны были чуть ли не строем ходить на эти все утренники, пионерские зарницы, участвовать в каких-то военизированных играх. И такое давление требовало какого-то выхода. И наш «волосотизм», музыка, которую не могли терпеть родители — это был наш бунт тогда.

Был такой журнал «Ровесник» и это был уникальный источник информации для своего времени, там писали о западной музыке. Я с нетерпением ждал каждый выпуск. Собирали постеры и статьи о западных рокерах, тех же Kiss или AC/DC, и они оставляли сильное впечатление. Доставали кое-что из музыки на бобинах — помню, как услышал первый альбом Motörhead, это был просто апофеоз музыкального безумия для меня. Это была музыка, которая противостояла официозу, который в то время все слушали.

При этом я очень люблю классику, но не всю — скажем, Моцарта, я никогда не стал бы слушать, а Шнитке и Шостаковича слушаю с удовольствием. Особенно люблю Кшиштофа Пендерецкого, это такой хардкор в классической музыке. Вообще же из классики можно взять множество идей для создания музыки, панк-хардкора в том числе.

Про панк я узнал почти со времени его появления. О нем писали в 70-е, были какие-то программы по радио, например, на «Голосе Америки». О том, как эта музыка звучит я узнал намного позже. Пластинки ко мне не попадали, но было такое представление, что это должна была быть какая-то неимоверно дикая музыка. Услышал я настоящий панк уже после того, как отслужил в армии в 1985-м. В Минске на Володарского по вторникам и пятницам была такая толкучка, где собирались барыги пластиночные. И там под видом хэви-метала мне втюхали U.K. Subs. И я сразу понял, что, конечно, никакой это не хэви-металл. Начал искать информацию, достал другие пластинки — Agnostic Front, D.R.I., Cryptic Slaughter. И понял, что это как раз та музыка, которая мне интересна.

И на такой же ярмарке мы познакомились с двумя парнями и собрали группу, которая называлась Green Brain Art's Band Inc. Мы начали играть весной 91-го, давали много концертов и были довольно известны, даже Артемий Троицкий нас знал. Панк был у нас такой безыдейный, мы не знали о DIY, об анархо-панке, но по звучанию это был панк-рок в чистом виде. В 1993 группа распалась и я уже не думал продолжать делать какую-то музыку.

Был у нас такой товарищ еще по «Зеленым мозгам» — Витя «Мао» Жаркевич. И он уехал на четыре года в Германию, жил на сквоте. Когда он вернулся мы встретились и много обсуждали ситуацию — групп нет, движуха на нуле, ничего нет. А потом решили, что ныть нет смысла и надо создавать свою группу. Первые репетиции состоялись весной 97-го года. И вот это уже был панк и по духу, и по музыке, и по текстам. Был такой чувак, который писал в «Музыкальную газету» под псевдонимом Баралдой Мерген. И первые репетиции проходили у него дома, он должен был быть у нас гитаристом. И когда я пробил нормальную репетиционную точку на своем заводе, оказалось, что играть он совсем не умеет. Мы его пытались научить, но безрезультатно. Пришлось гитариста заменить. Вообще у нас сменилось семь барабанщиков, четыре гитариста и две вокалистки, и только я и Мао были бессменными участниками.

В 1998-м в Минске был фестиваль «nuCLEAR free land». И с нами там выступала московская группа «Три Креста». Мы там стусовались. Они забрали все наши кассеты, пару десятков и повезли в Москву. Осенью нам позвонили, сказали, приезжайте к нам выступать. Для нас это было событие, мы растерялись даже немного, но раз позвали, то надо ехать.

Тогда было так, что если панки, то надо бухать. Мы стартовали от вокзала и проезжая возле ГУМа (расстояние между ними чуть больше двух километров — прим. авт.) забросили первую бутылку водки под сиденье уже. Я помню только до Борисова что было, дальше провал. У Мао была какая-то потасовка с пограничниками, ему очки разбили, хотели забрать паспорт, но я этого уже не помню, так как был в полном неадеквате. Когда приехали в Москву даже не понимали где находимся, потом проспались. Перед началом концерта смотрим — в зале кто с молоком, кто с чаем, никто не заливает.

А как концерт начался был такой угар — у нас в Минске такого пьяные панки и близко не делали. Такая отдача бешеная. Вокалисту не давали подойти к микрофону, кричали наши тексты. Все танцевали, все друг друга поддерживали. И это заставило пересмотреть мое отношение к стимуляции алкоголем. После я узнал о стрэйт-эдж, отказался от алкоголя, стал вегетарианцем, так как задумался о том, что мы потребляем продукты убийства. Я понял, что трезвая жизнь и вегетарианство — это путь сопротивления масс-культуре и официозным таким давлениям тоже, хотя сам я себя никогда стрэйт-эйдзером не называл. И мы эти идеи привезли в Минск. Были даже в начале 2000-х такие концерты, на которых все были с крестами на руках (символ стрэйт-эдж движения — прим. авт.).

Hate to State с самого начала был антифа-группой. Панк-движения как такового тогда не было, были концерты, но на них собиралась очень разная публика. Тогда даже бывало такое, что панки рисовали свастики как Сид Вишез в фильме. Но это была такая форма сопротивления коммунизму. Ведь эти все комсомолы, соцсоревнования, когда человек должен был жить по каким-то инструкциям, которые ему сверху кто-то дает — это была еще одна форма фашизма. И эта вся символика тогда воспринималось без опаски, так как это не был идейный какой-то фашизм, а было обезьянничание такое. Первый концерт, на котором была стычка с ультраправыми прошел в клубе Cosmpolitan, на его месте нынче Дом Москвы. Выступали мы, Deviation из Гродно и Twin Pigs из Ивацевич. Туда пришли какие-то наци, начали зиговать. И они там хорошо получили в пятак. После этого случая антифашизм стал нормой в панк-роке.